Компас надежд (Пьер де Кубертен)

Имя Пьера де Кубертена неизменно вспоминают каждые четыре года, когда вспыхивает олимпийский факел: так прочно оно соединилось с возрождением традиции Древней Эллады, объявляя мир, давать дорогу спортивному празднику. Уже этим он вошел в историю поиска путей к миру на рубеже XX века, когда достижение его связывали с развитием международного сотрудничества в различных сферах.

Писатель-пацифист П. де Кубертен интересен тем, что, откликаясь на события, предлагал свое личное видение, и в то же время - взгляд европейца, представителя страны, чья бурная история в XIX веке дала ему много поводов, чтобы искать и на этом примере важные уроки для поддержания европейского мира, привела его к выводам о принципах мира и создания международной организации государств. Эта сторона его деятельности мало известна российскому читателю, хотя несомненный интерес представляло бы уже одно только знакомство с работами, где он писал о России. Книги, составившие эту часть его творческого наследия, оказались переданы в Россию много десятилетий спустя после выхода в свет, и еще немало лет ждали своего внимательного читателя. И все-таки в начале не обойтись без олимпийской идеи, ее воплощения, рассматривая их с точки зрения международных отношений тех лет.

У истоков возрожденных олимпиад

Пьер де Фреди барон де Кубертен родился в Париже в 1863 г. Его семья была из тех, что называют благополучными: дружественный внутренний климат, знатность, хотя и без претензий на особо важное положение в общественной жизни, достаток, но без жажды большого богатства. Особую роль в формировании его взглядов в юные годы сыграло то, что французское общество тогда все еще переживало последствия франко- прусской войны, были ощутимы отголоски и других вооруженных конфликтов, происходивши в Европе. Недавний опыт заставлял людей волноваться о мире, считать его хрупким, искать гарантий. Большое влияние на умы своих соотечественников имел в те годы Виктор Гюго, ставивший в пору войны на Балканах за освобождение Болгарии вопрос о международной организации, которая приняла бы на себя, в частности решение мирным путем проблем национального освобождения.¹

В семье вряд ли знали, какая внутренняя работа сознания совершалась в совсем молодом человеке, поэтому с большим удивлением, особенно отец, отнеслись к его решительному отказу надеть военную форму. Смолоду и навсегда это было результатом его отрицательного отношения к войнам, а не к людям, которые в силу тех или иных обстоятельств отдали жизнь армейской службе. Выбор жизненного поприща, который он сам предложил - история, литература - не сразу нашел поддержку в семье. Но более практичная область педагогики ею была принята. Три книги совсем молодого автора последовали одна за другой: "Британское образование: колледжи и университеты", "Английское образование во Франции", "Университеты по обе стороны Атлантики". Они вышли в свет в 1988, 1889 и 1890 г. В то же время область международных отношений в самом широком понимании оставалась предметом его большого внимания. В 1887 г. он участвовал в работе конференции общества социально-экономических проблем. В 1888 г., будучи в Лондоне, познакомился с В. Гладстоном, а в 1889 г. посетил США.

В эти годы, как и в последующие 20 лет, составившие самую яркую полосу его жизни, Пьер де Кубертен действовал в равной степени активно и как пропагандист физического воспитания, и как автор, пишущий о проблемах европейского мира.

При сравнении систем обучения в разных странах он обратил внимание на различное отношение к физической культуре, к ее сочетанию с интеллектуальным развитием молодежи. В британских и американских учебных заведениях поощрялись физические занятия, в том числе и спортом, в центрально-европейских странах еще приглядывались к этой практике. Сама проблема была поставлена временем, когда получило распространение общественное образование с большими классами, длительным пребыванием учащихся в помещении, с отрицательным влиянием сковывающих поз на организм. Что касается физкультуры, то педагоги, если спорили, то лишь о деталях - вести ли упражнения от народных танцев или трудовых движений (так считали, например, в России), а в основном совместно вырабатывали пути приспособления физических упражнений к советам медицины и условиям обучения. Дискуссия же вокруг занятий юношества спортом была куда энергичнее и затрагивала моральные аспекты: опасались травм, гонки за призами и т.п.

Многие годы Пьер де Кубертен представлял как раз тот тип педагога, которому было присуще задумываться о сочетании нравственного и физического развития молодежи, о роли спорта в воспитании людей, открытых к международному общению. Он даже утверждал на одном из международных спортивных съездов: "Из всех международных дел, совершающихся на земле, мы имеем право считать наше дело, говорю это без колебания, делом по преимуществу здоровым и нормальным. В самом деле атлетизм сближает народы... Он вносит умиротворение, основывая его на законном и плодотворном соревновании"². Французский педагог не уходил от трудных тем, когда речь шла о соотношении нравственности и силы, напротив, используя свои знания в сочетании с убеждениями гуманиста, вел критику мальтузианства и примитивного дарвинизма с их тезисами о праве сильного на выживание.

Длительная командировка в Грецию, где он изучал спортивные обычаи древности, избрание ответственным секретарем Международного Олимпийского комитета и большая работа по подготовке первой возрожденной Олимпиады, казалось, способны были поглотить силы даже самого энергичного человека. Но и тогда - в первой половине 90-х годов, он работал над большими историческими и публицистическими произведениями, понимая, что, как ни прекрасна мечта всеобщего олимпийского примирения, реальности общественной жизни требуют и непосредственных практических решений.

На первых Олимпийских играх 1986 г. в Афинах, по мнению представлявшего Россию генерала А. Д. Бутовского, Пьер де Кубертен был как бы в тени³. Мнение Бутовского подтверждали зарубежные авторы, полагая, что неспроста роль П. де Кубертена не подчеркивалась, а на первом плане находились устроители, представлявшие Грецию - королевская семья и финансировавший строительство стадиона, проживавший в Египте богатый грек Георгий Аверов.

В России, где относились к греческому королю Георгу I с большой симпатией, писали о нем: "Любовь к простоте доходила у короля до того, что в молодости он, как говорят, принимал участие - инкогнито, конечно, в атлетических состязаниях"⁴.

Пьер де Кубертен вначале считал, что стоит приурочить первую Олимпиаду ко Всемирной выставке в Париже в 1900 г., открыв тем самым новый век, который, как надеялись, станет временем мира. Были и практические аргументы: надо было одолеть немало скептиков в отношении самой идеи, кстати, и в России. Всемирная же выставка обеспечивала бы международный резонанс, съезд гостей. Сомневавшиеся были в Греции, тем более, что страна испытывала финансовые трудности, не имела надлежащих спортивных сооружений. Но высказывали и другие соображения - игры в Афинах наилучшим образом отвечали бы мысли о продолжении традиции, а кроме того стали бы формой проявления национального единства, соединения с родиной греков, которых трудная судьба своей страны вынудила жить за границей. Так оно и произошло: игры были и международными, и в то же время - общегреческими, их посетило много греков-туристов, в том числе и из России, где греческое население во второй половине XIX века насчитывало несколько тысяч человек.

Обращение к судьбам людей, которые тогда привлекли к себе внимание в мире, благодаря спортивному празднику 1896 г., дает основание говорить о том, как порой расходились надежды на мир и их воплощение.

Особенно известным стал победитель соревнований в марафонском беге, считавшемся коронным, национальным видом состязаний, и то обстоятельство, что бегуны смогли стартовать именно из Марафона, стало одним из аргументов проведения игр в Афинах. Когда лидер приблизился к стадиону, было ясно, что он победит, - грек Спиридонис Луис шел с большим отрывом от соперников и со временем, надолго непревзойденным. Удивительная судьба этого простого крестьянина связала его имя с высоким подъемом надежд на мир и с их роковым попранием. Через сорок лет после первых игр он, одетый в национальный костюм, должен был передать от имени страны Олимпиад оливковую ветвь мира лидеру страны, принимавшей очередные игры. Этот знак высокого доверия взял из его рук тогдашний правитель Германии.

Хотя Георгий Аверов не присутствовал на первой Олимпиаде, ему были оказаны исключительные почести. Однако его щедрый дар говорил только о приверженности греческой национальной идее - до стадиона он финансировал строительство в Афинах военной академии, а, получив телеграмму о том, что С. Луис стал первым в марафонском беге, ответил так: "Меня радует успешный исход Олимпийских игр. Желаю моему отечеству таких же успехов в политике и на поле брани"⁵.

Дело даже не обошлось без того, чтобы в вышедшем в Афинах в 1896 г. парадном издании о возрождении Олимпиад, пусть на последней странице, но все-таки была помещена реклама револьвера⁶.

Олимпиада не принесла самой Греции мира. Уже на следующий год начались военные действия, которые обернулись большими жертвами и едва не стоили стране независимости. При взгляде на последний портрет русской Королевы Эллинов Ольги Константиновны, некогда стоявшей рядом с главой греческого государства на почетном месте стадиона, приходят на память тютчевские строки "Все иссушили, выжгли слезы горючей влагою своей". В считанные годы она похоронила мужа, сына, внука. Брат русской императрицы Марии Федоровны, вышедший из датской династии Глюксбургов греческий король Георг был убит в канун первой мировой войны. В первые годы его сын Константин старался официально держаться экономически выгодного Греции неучастия в европейском кровопролитии, но в конце концов оказался не в состоянии балансировать между всеми пришедшими в столкновение силами и вынужден был бежать из страны. Сменивший его молодой сын Александр правил и жил недолго - его постигла странная смерть от укуса обезьяны.

По-своему опекала Олимпиаду гречанка по происхождению Софья Шлиман, вдова известного археолога Генриха (в годы жизни в России - Андрея) Шлимана, долго жившего в Петербурге и составившего себе в России большое состояние, в том числе и поставками для Крымской войны. История жестоко распорядилась участью добытых супругами Шлиман античных ценностей - часть того, что сохранилось от древней Трои, веками скрытое от людей, Генрих передал в Берлин, а там многое, как считается, было утрачено во время войн.

Осенью 1896 г. П. де Кубертен опубликовал большой очерк о первой Олимпиаде, где гордо назвал себя зачинателем новых Олимпийских игр. Как он и рассчитывал, более широкий международный характер имели следующие состязания, приуроченные ко Всемирной выставке в Париже 1900 г. Интересно, что и из России тогда исходила своя инициатива, направленная на то, чтобы придать этой выставке миротворческую идею, - И. С. Блиох пытался, не достигнув, к сожалению, окончательного результата, создать специальный павильон мира. Но его почин, пусть многие годы спустя, проложил себе путь - павильоны мира были на других выставках, в том числе и на Экспо-70 в Токио.

Уже в 1896 г., то есть в год первой Олимпиады, вышла в свет книга П. де Кубертена "Эволюция Франции со времен Третьей республики", потом - отдельным изданием книга "Франция после 1814 г.", где автор пытался говорить об уроках французской и мировой истории. Это было другое, но, видимо, не менее важное для автора русло его жизни, своего рода точка опоры в размышлениях о современности.

В поисках мирового согласия

Отправной точкой книги П. де Кубертена "Франция после 1814 г." не случайно была избрана дата окончания многолетней войны в Европе. Уже на первых страницах автор постарался дать свое объяснение, почему по достижении мира тогда не сложилась европейская организация государств.

В лице Александра I Россия выглядела либеральным победителем - она не пыталась диктовать какие-либо требования в отношении государственного устройства Франции. "Сразу после капитуляции, - писал П. де Кубертен, - русский император Александр предложил французскому министру иностранных дел Колинкору свою резолюцию - не иметь никаких сношений с Наполеоном, и сделал оговорку, что в остальном Франции будет представлена свобода внутреннего устройства"⁷. Единственное, по мнению автора, чего хотел царь в этой сфере, - видеть своего фаворита, строителя Одессы Э. де Ришелье премьер-министром Франции. Заслугу российского императора П. де Кубертен усматривал в том, что тот держался позиции в пользу сохранения французским государством территориальной целостности. П. де Кубертен с большим сочувствием к своему народу писал о материальных тяготах, которые были связаны с пребыванием иностранных войск в стране (велики были и тяготы других участников войны, прежде всего России). Но в то же время он констатировал, что со стороны русских нельзя было усмотреть ничего похожего на национальный антагонизм с французами, который обнаруживали некоторые другие участники коалиции. Как бы ни было это трудно для его национального чувства, даже комментируя подобные настроения в отношении целого народа, он старался подойти к положению объективно, находя, что в такой позиции можно выявить элементы "естественной реакции на уродливую схему Наполеона по подчинению Европы и всего мира"⁸.

Эхо тех событий, как он считал, прошло через годы, докатившись до конца XIX века, питая боязнь и недоверие европейских народов друг к другу, опасения, с которыми в других странах следили за внутренней жизнью Франции. Сторонник демократического, но эволюционного развития, П. де Кубертен через всю работу проводил мысль о том, что резкие повороты во внутренней жизни и дестабилизация международных отношений могут сопутствовать друг другу.

Европейская организация государств или, как выражались в первой половине XIX века, европейский концерт оставалась только идеей именно потому, как он считал, что и после падения режима Наполеона I, она мыслилась как блок, где Франции не давали равного места, или даже направленный против этой страны. Общий смысл этого суждения заставляет вспомнить трудные поиски в различных странах ответа на вопрос о целях европейской организации, развернувшиеся в конце XIX века и отразившиеся, в частности, в работах Л. А. Камаровского; о том, может ли быть основанием такой организации направленность против какой-либо державы или хотя бы ее неучастие. Если "европейский концерт" не сложился в начале XIX века, то это явилось первым и важным указанием на то, что принцип фактического, юридического и морального равенства государств, признанный всеми в отношении друг друга, есть главное условие такой организации, дополненный их действительным намерением не создавать взаимной угрозы и даже настороженности.

Вопрос о мире, войне и уроках истории не однажды был поднят на страницах книги "Франция после 1814 г.". Спустя четыре десятилетия после того, как русские войска отразили нашествие, две страны вновь столкнулись на полях сражений. Были иными политическая ситуация, расклад сил и отношения в Европе, во главе двух стран стояли другие политики.

Толкнувшая французские войска в далекий Крым война представлялась П. де Кубертену не результатом вражды или даже серьезного противоречия интересов, а следствием дипломатических недоразумений, взаимного непонимания и поспешности. Он писал: "В Крыму все воевали, в конце концов не понимая почему: англичане - в Балаклаве, французы - на Малаховом кургане... не приходится уже говорить о героизме армии и населения Севастополя под командой незабываемого Тотлебена". Все это создавало громадную батальную картину. "Но, - продолжал П. де Кубертен, - этот эпос стоил нам дорого: 95 тысяч французов, 20 тысяч англичан, 2 тыс. пьемонтцев, около 30 тыс. турок и 110 тысяч русских, всего около 300 тысяч человек погибали в этой далекой стране, кто в боях, кто, еще более несчастный - в госпиталях, оставаясь заложником холеры, лихорадки и холода двух исполненных печали зим"⁹.

Мирный конгресс в Париже в феврале 1856 г. автор считал заслугой своей страны. И все же главное впечатление от подписанного договора он определил, как невозможность понять, кто и что выиграл или проиграл. Он писал: "За исключением иллюзорных наказаний таких, как ограничение русских вооруженных сил в Черном море, которое четырнадцать лет спустя сама Англия охотно устранила, все остальные пункты соглашений были таковы, что достичь договоренностей можно было и без войны"¹⁰ и на примере сложившегнося в канун войны союза европейских стран он пришел к выводу, что когда несколько держав объединяются против одной, то воинственный альянс становится не прологом, а антиподом "европейского концерта".

В 1859 г. Франция и Австро-Венгрия пытались ценой многочисленных жертв решить судьбу Италии. Это роковое, по мнению П. де Кубертена, решение Наполеон III принимал, когда на него старались повлиять разные люди с противоположных позиций, а именно: не всегда последовательный, но все-таки сторонник дипломатических форм урегулирования конфликтов министр иностранных дел Франции граф А. Валевский (внебрачный сын Наполеона I, он тем не менее, совсем иначе подходил к международным отношениям) и итальянец граф К. Кавур, доказывавший, что крупные, если не всякие международные проблемы стоит решать огнем и мечом, и даже отправивший в свое время подвластных ему пьемонтцев к берегам Крыма. Затрудняясь объяснить почему же столь еще недавно пытавшийся утверждать, что его правление означает мир, Наполеон III послушался его совета, П. де Кубертен даже прибег к такому сравнению: "Император был похож на человека, оказавшегося под гипнозом, чья воля столкнулась с более сильной волей гипнотизера. Этим гипнотизером был Кавур"¹¹.

Вопрос о том, что такая крупная, с выдающейся национальной культурой страна, как Италия, должна быть независимой, уже тогда был достаточно очевидным, но мирные пути решения подобных проблем не только не имели практического инструментария, но и сама идея его создания еще не получили достаточного распространения. Два года тяжелых сражений, когда можно было констатировать только жертвы и трудно было вывести какой-либо военно-политический итог, дали основание автору заключить их перечень словами: "Таковы были события, за два года обернувшиеся для Наполеона III утратой репутации, которую он имел среди великих держав, и всех итогов его десятилетней политической мудрости. Он больше не был тем миролюбивым монархом, чье мнение вносило успокоение"¹². Война пошатнула и его престиж внутри страны. Цепочка войн и внутренних потрясений выстраивала звено за звеном - так Франция вступила в 70-е годы.

Войны середины XX века поставили острые нравственные проблемы, когда даже гуманные задачи, такие, как, например, отмена рабства или ликвидация национального гнета, решали негуманными силовыми методами, не говоря уже о том, что оружие пускали в ход, подчас, нисколько не заботясь, найдутся ли тому какие бы то ни было оправдания.

К проблеме выбора принципов - блоки или европейская организация государств - П. де Кубертен обращался не раз, считая, что именно его страна должна здесь сыграть особую роль: в какие бы она сама ни вступала союзы, главным ее интересом являлось открытое и равное общение со всеми государствами континента. Он мотивировал это тем, что если "Англия, Германия и Россия время от времени предпочитали жить в добровольной изоляции, для Франции подобное положение бывало не иначе как временным и вынужденным"¹³. И каковы бы ни были повороты внутренней политической жизни, при любом правлении во Франции думали об отношениях с государствами Европы. Наполеон III волновался об этом даже в последние месяцы своего правления.

Продолжением темы европейского мира стала вышедшая в 1900 г. книга П. де Кубертена "Прогноз для Европы"¹⁴. История издания своеобразна - бельгийский журнал обратился к ряду известных лиц в канун нового столетия с просьбой рассказать, какими им представляются перспективы. Всевозможные анкеты, предложения начертать ход событий тогда были очень распространены. Современники отметили исполненный чистосердечия ответ архиепископа Кентерберрийского, который на вопрос о том, что же произойдет, выразился лаконично: "Не имею ни малейшего понятия". В далекое будущее П. де Кубертен заглянуть не пытался, он скорее констатировал сложившееся положение в Европе и мире. По его мнению, крупная держава Запада - Англия будет занята не столько делами Европы сколько тем, что развернется за ее пределами в зонах британского влияния; два ведущих государства на Востоке - Австро-Венгрия и Россия имели основания уделить главное внимание своей внутренней жизни, где перед Австро-Венгрией стояло много национальных проблем, а перед Россией - социальных.

Русская тема была продолжена П. де Кубертеном позднее в специальной статье, написанной в ноябре 1905 г. и приуроченной к появлению в России парламента - Думы¹⁵. Обнаруживая хорошее знание русской истории, П. де Кубертен показал тернистый путь к парламентаризму и приветствовал создание выборного органа управления. Примечательно, что он даже напомнил, сколь многим была обязана династия Романовых простому человеку Козьме Минину. Мысль о связи между внутренним устройством государства и его политикой в отношении мира он проводил не так решительно, как Ж.-Ж. Руссо и его последователи, тем не менее в демократизации институтов власти видел положительный с точки зрения международных отношений момент. Появление российского парламента было с удовлетворением встречено во многих странах. Межпарламентский союз в ту пору, когда еще не сложились международные организации государств типа Лиги Наций или ООН, рассматривался как одна из больших надежд сторонников мира, и П. де Кубертен был в их числе. Примечательно, что сам этот союз был настолько заинтересован в членстве России, что были предприняты некоторые попытки, чтобы создать возможности для российского участия даже до появления известного манифеста, положившего начало созданию российского парламента: еще в 1896 г. во время сессии Межпарламентского союза в Будапеште возможность присутствовать была предоставлена представителям российского госсовета, и сообщения с этого форума в Петербург способствовали решению России стать инициатором Первой Гаагской конференции мира.

Одобряя в целом установившиеся в начале XX века союзнические отношения между Францией и Россией П. де Кубертен оставался верен своему общему подходу, согласно которому равные, открытые отношения Франции со всеми государствами Европы, и не только на континенте, предпочтительнее участия в любых союзах и коалициях.

Можно было бы сказать, что моральные проблемы политики занимали его внимание не меньше, чем практика международных отношений, если бы эта политическая этика не была по существу ключом к практике и наоборот. Об этом свидетельствует, например, и его обращение к широко обсуждавшемуся тогда вопросу о макиавеллизме. По мнению П. де Кубертена, вероломство и интриги были атрибутами монархической формы правления и они утратят почву, коль скоро многие страны стали стремиться к демократизации отношений между властью и обществом.

Еще один вопрос, к которому наряду со многими своими современниками П. де Кубертен обращался на рубеже веков, - мальтузианство. Он утверждал, что это течение всегда имело мало шансов получить во Франции распространение и приводил в качестве аргумента то, что в свое время желание Р. Мальтуса находиться во Франции встретило сопротивление. По мнению П. де Кубертена, в конце XIX века при всех обнаружившихся тогда социальных проблемах, будь то малоземельность крестьянства, трудности положения наемных работников в городах, такая разновидность мальтузианства как социальный дарвинизм не может быть принята в его стране ни в качестве идейного инструмента, ни тем более - как основание для политики.

В работах П. де Кубертена о международных отношениях не удалось встретить упоминаний слова спорт, в публикациях же о спорте он порой обращался к темам, явно говорившим о его взглядах публициста-международника. В отчете о первой Олимпиаде он по-своему ответил на вопрос, можно ли представить себе Европу, объединенной против других стран, против "варваров". Он напоминал, что в древности участие в Олимпиадах считалось делом и доблестью только для греков, "варвары" не допускались. "С современными играми, - писал он, - дело обстоит совершенно иначе. Их воссоздание стало делом "варваров"¹⁶. И в заключение очерка инициатор новых Олимпиад выражал свое представление о гарантиях мира со всей определенностью: "Мы не достигнем мира до тех пор, пока не откажемся от предубеждений, которые разделяют сейчас различные расы"¹⁷. Для своего времени это была смелая и не столь частая позиция...

Международному общению на почве спорта он отводил роль косвенного фактора в обеспечении всеобщего мира. Несмотря на романтический стиль многих его высказываний на эту тему, он понимал и пределы действия такого рода факторов: сотрудничество улучшает международный климат, но в условиях мира.

Освобождение самого спорта от военных слагаемых представлялось ему примерно таким, каким виделось А. Нобелю освобождение науки - через миротворчество как специальную и широкую сферу человеческой деятельности, следствием успехов в которой может стать мирная направленность всех сторон жизни.

Миротворчество - синтез морали и практики

Человек, занятый в качестве председателя Международного Олимпийского комитета множеством конкретных дел, по внутреннему своему призванию, наверное, не меньше тяготел к морали и философии, чем к роли организатора и практика. Среди произведений, написанных им в годы, предшествовавшие первой мировой войне, стоит обратиться к особо примечательной статье "Толстой и Рузвельт". Ее главный вывод заключался в том, что духовный поиск времени, диктовавший обращение к миру, представал таким же закономерным отражением бытия, как и практика, а точнее - именно та ее часть, где здравый смысл и политическая осмотрительность определяют шаги, вынужденные для политиков или идущие от их убеждений, но направленные к миру и гуманности.

То, что он поставил рядом имена двух очень известных в его пору людей, только потомкам и только на первый взгляд может показаться решением, исполненным контраста. Современники делали это не раз, особенно когда Л. Н. Толстого и Теодора Рузвельта одновременно называли кандидатами на получение Нобелевской премии мира (ее обладателем, как известно, стал только Рузвельт). Разницу, однако, не могли не заметить и современники: Толстой - моралист, искренне веривший в проповедуемые им идеалы, где принципу "не убий" принадлежало главное место во всей духовной конструкции; Т. Рузвельт - прагматик, политик, то есть представитель той сферы, которую так решительно критиковал Толстой. Но П. де Кубертен поставил эти имена рядом в надежде понять, насколько обе эти фигуры являются отражением времени.

В том, что учение Л. Н. Толстого привлекло внимание во многих странах., П. де Кубертен увидел следствие открывшихся духовных пустот: нужен был именно такой проповедник, который поднимаясь над всеми частностями, разделявшими людей, учил бы их тому, что именно милосердие есть основа человеческой общности, где любовь к Богу и к ближнему неразделимы. Самой сильной стороной учения Л. Н. Толстого французский гуманист считал ту его своеобразную конструкцию, где доброта рассматривается как источник справедливости, и более того - между ними почти устанавливается тождество. Уловил Толстой и то, что импозантный фасад государственности и права перестал вызывать доверие граждан, служить им практической гарантией, и в тоже самое время люди не в силах сами найти благородное предназначение собственной жизни. Толстой, в истолковании П. де Кубертена, предложил им одновременно и источник личных гарантий и цель жизни - служение ближнему. "Обретите себя в том, чтобы остановить войну, убийства, осушить слезы. Не спрашивайте несчастны[ об их языке и взглядах", - так выражал П. де Кубертен основную мысль Л. Н. Толстого¹⁸.

Братское содружество людей представлялось П. де Кубертену делом весьма отдаленным, несмотря на то, что гуманность, по его мнению, принципиально способна стать реальной силой. И все же главным он считал то, что непосредственно на практике действует в интересах мира.

Отдавая должное, как он выражался "славянскому обаянию" мысли Толстого, П. де Кубертен и соглашался, и спорил с великим писателем. С одной стороны, учение Толстого предстает инструментом мирного объединения людей, оно универсально, поскольку быть добрым можно по отношению к любому человеку, при всех с ним различиях, но, с другой - быть добрым, по мнению П. де Кубертена, проще, чем быть справедливым, а при всей близости справедливость все-таки не равняется доброте, в то время, как людям нужно и то, и другое.

К Теодору Рузвельту французский публицист и общественный деятель испытывал личную симпатию. Он писал о нем, как о человеке, познавшем большие физические и умственные нагрузки. Страдавший врожденным недугом, Т. Рузвельт преодолел его гимнастическими упражнениями, а одно время из-за травмы выполнял свои президентские обязанности, передвигаясь в инвалидном кресле, как в последующем и его родственник, тоже потомок переселившегося в США голландца Клауса Мартенсена ван Рузвельта президент Франклин Рузвельт. Русский спортивный педагог А. Д. Бутовский описывал, как на одном из спортивных конгрессов, где председательствовал П. де Кубертен, встал вопрос о присуждении специальных олимпийских грамот за пропаганду спорта. Учредивший их П. де Кубертен предложил первыми кандидатами норвежского полярника Ф. Нансена и Т. Рузвельта. О Рузвельте заспорили, но закончили тем, что наградили троих - и самого П. де Кубертена тоже.

Не только личная симпатия была способна питать такое отношение. У автора, писавшего свою работу в начале века, вполне могло сложиться впечатление, что и широко известный американец - один из тех, кого посетило прозрение на середине жизненного пути, ведь и Толстой не был смолоду тем ярким проповедником принципа "не убий", каким его узнали позднее. До президентства Т. Рузвельт отнюдь не выглядел сторонником политического компромисса и примирения. Учившийся на биолога, он разделял тезис социального дарвинизма "выживает сильнейший" и совсем не был приверженцем гуманизации в сфере экономических отношений, выступая против шагов по сокращению рабочего дня и установления пенсий. Первым уроком стала избирательная кампания 1886 г., когда он проиграл сопернику, призывавшему к филантропии. В 1898 г., когда США вели войну с Испанией, он стал одним из "диких всадников" - П. де Кубертен так именно его и назвал, введя во французский текст своей статьи английское наименование дивизии, где добровольцем служил Рузвельт.

Как вице-президент, Т. Рузвельт неожиданно принял полномочия главы государства после гибели избранного президента. И вот тут сила обстоятельств заставила действовать так, что не у одного П. де Кубертена возникло впечатление решительного изменения личности. О новом президенте говорили, что только на этом посту он нечаянно открыл для себя десять заповедей. Когда разразилась первая со времени его вступления в должность забастовка после серии подобных событий, имевших кровопролитный исход, ему не оставалось ничего иного, как искать пути примирения сторон. Когда заполыхала русско-японская война, отрицательный итог которой для России не вписывался в систему дальневосточных и европейских интересов Соединенных Штатов, президенту не оставалось ничего иного, как стать посредником в достижении мирного соглашения. Европа начала привлекать все большее внимание США, и Рузвельт избирает в качестве канала влияния на дела континента Гаагские конференции мира, стремясь сделать свою страну, наряду с Россией, их инициатором.

Тех, кто поверил, что Рузвельт-президент стал, действительно, иным человеком, ждало в конце концов разочарование. Оставив свой государственный пост, лауреат Нобелевской премии мира просил называть себя полковником Рузвельтом, выступал за участие США в первой мировой войне и против вступления своей страны в Лигу Наций. Но все это было позднее. Когда П. де Кубертен писал статью о нем, Т. Рузвельту многие верили, и автором руководило не только доверие, но и желание раскрыть объективные источники прихода и Толстого, и Рузвельта к тому, что в глазах современников их сближало. И П. де Кубертен увидел эту общность в близости к народу: для Толстого это был моралистический поиск путей преодоления человеческого отчуждения, непонимания чужой боли и страданий; для Рузвельта - поразивший многих новый стиль поведения руководителя, нашедший потом немало подражателей: выступления на митингах, частые заявления для печати, непосредственное общение со множеством лиц. И все-таки статью о Л. Толстом и Т. Рузвельте П. де Кубертен заканчивал, предостерегая сторонников мира от того, чтобы принимать свои надежды за скорую реальность. Опасность всяких чрезмерных упований он показывал, в частности, в одной из своих работ на примере большой веры тогдашних пацифистов в международный суд.

Что качается его собственного подхода к проблемам мира, то в своих произведениях П. де Кубертен выглядел проводником мысли о том, что быть нравоучителем (а он в такой роли выступал нередко) и отвлеченным мечтателем в делах, касающихся многих тысяч жизней, - далеко не одно и то же.

Первая мировая война стала для многих пацифистов тяжелым, а подчас - и непосильным испытанием: одни отреклись, другие были угнетены настолько, что это сократило их век, третьи перестали находить в миротворческом движении прежнюю точку опоры всей своей жизни.

Окажись историческая обстановка иной, возможно П. де Кубертен с его ярким талантом публициста проделал бы путь, известный на многих других примерах, - путь превращения в писателя-философа. Но вышло иначе: как публицист он остался в основном в предвоенных годах. Еще два десятилетия он прожил, избрав из всех открытых ему дорог спортивную педагогику и психологию: было дело, всеобщее уважение - его приветствием начинались все послевоенные Олимпиады, в 1936 г. был создан фонд, носивший его имя, но не было того оптимизма в делах мировой политики, который побуждал его верить, что печатное слово открывает возможность действенно служить миру.

П. де Кубертена не стало в 1937 г. Свое сердце он завещал похоронить в Олимпии.

Как пацифист он остался в той плеяде деятелей конца XIX - начала XX века, кто составил влиятельное духовное течение своего времени, заложил основы международных организаций, которые существуют и служат людям поныне. Идея о косвенных путях служения миру, которую он развивал, знает спады и подъемы, но личным примером он показал, что расценивая собственную сферу деятельности, как один из вариантов для мира, человек выходит и на более высокие рубежи.

Л. П. Арская

Спорт, духовные ценности, культура. - М., 1997. - вып. 2. - С. 46-61.

* Из книги: Арская Л. П. Гуманисты. - М., 1996, с. 91- 108.

¹ Гюго В. Собр. соч. Т.15. - М., 1956, с. 627.

² Цит. по: Бутовский А.Д. Конгресс по вопросам физического воспитания и спорта. - СПб, 1906, с.3.

³ Бутовский А.Д. Афины весной 1896 г. - М., 1896.

⁴ "Биржевые ведомости". 6.III.1913.

⁵ Иергат Тигран. Греческие миллионеры. - Одесса, 1897, с.33.

⁶ Olimpic Games I - Athenae, 1896.

⁷ "Fortnightly Review". - 1899, Febr., р.188.

⁸ Ibid. - P. 196.

⁹ Ibid. - 1899. Aug. - P. 253

¹⁰ Ibid.

¹¹ Ibid. - 1899. Nov. - P. 847.

¹² Ibid. - P. 846.

¹³ Ibid. - 1899. Dec - P. 986.

¹⁴ Couberten P. L’avenir de l’Europe - Bruxelles, 1900.

¹⁵ Couberten P. Pages d’histoire contemporain. - P., 1909, p. 85.

¹⁶ "Сentury" - 1896, V. 53, Nov. - P. 39.

¹⁷ Ibid. - P. 53.

¹⁸ Coubertine P. Pages d’histoire... - P. 89.